Точилов В.А. Рассказ о трудной судьбе моего отца

Летопись Памяти.

РАССКАЗ О ТРУДНОЙ СУДЬБЕ МОЕГО ОТЦА

Мой отец АФАНАСИЙ ИЛЬИЧ ТОЧИЛОВ родился 26 января 1921 года, в деревне Верхняя Золотица, что на Зимнем берегу Белого моря четвертым по счету и вырос в многодетной крестьянской семье, состоявшей из 11 детей. Самые ранние детские воспоминания это страшный голод и унизительное чувство нищеты. Осенью и зимой не в чем было выйти на улицу, одна пара бахил и старый полушубок на всех детей. Кто первым наденет тот и убежит играть во двор, а остальные сидят дома на печи. С первыми лучами весеннего солнца, после долгой зимы, все дети, тощие, полураздетые, босые выползали на оттаявшие мосточки около дома, радуясь солнцу и жизни. «Как черви» — по выражению отца. Ребятишки до двенадцатилетнего возраста не имели даже штанов, а ходили в длинных до колен полотняных рубахах с босыми ногами. В деревне где каждая фамилия и каждая семья имела еще и свое родовое прозвище нас называли «Сергеевские тряпки», с ударением во втором слове на последний слог по имени нашего предка Сергея и добавив слово «тряпки» подчеркивая этим нищету и то что ходили в старой, худой, рваной одежонке. Постоянный голод и нужда заставили пойти с сумой по деревне и просить милостыню. Что творилось в душе маленького человека, нам не прошедшим через это наверное никогда не понять. Ведь и люди в деревне по разному к этому относились. Кто то подавал картошки или горбушку хлеба, кто-то сразу выталкивал за порог, а кто-то и попросту издевался. Особенно отцу запомнилось вот такое издевательство по поводу попрошенной горбушки ржаного хлеба. Хозяин как бы миролюбиво начинал расспрашивать. «А хлеб то ржаной из чего?». «Из муки ржаной» — отвечает ничего не подозревающий ребенок. Хозяин уточняет дальше – «А мука то ржаная из чего?». Ответ – «Ну конечно из ржи». Ну а дальше кульминация. Довольный ответами хозяин произносит – «Ты давай поржи, тогда и получишь хлеба из ржи». Вот и первое испытание голодному малолетнему ребенку. Какой выбор сделать? Теплая чужая изба дразнит ароматом недавно вынутого из печи хлеба, а в животе урчит от голода, текут слюни. Можно конечно повернуться и уйти, попытать счастья в другом доме, может быть там по крайней мере издеваться не будут. Или дадут хлеба или нет. А может все таки поржать как лошади, вдруг да хозяин смилостивится, хотя и это не обязательно, могли и после этого вытолкнуть за дверь с пустыми руками. Тяжелый выбор, а его надо сделать здесь и сейчас.

Закадычным другом детства у моего отца был его одногодок Кипря Седунов (Киприян Иосифович), а также одно время дружили с Сашкой Седуновым (Александром Гавриловичем), пока не произошел один случай когда в дружеской потасовке Сашке подбили глаз. Он пожаловался отцу Гавриилу Александровичу работавшему тогда в сельсовете и тот как сельская власть пришел к «сергееським» домой с разборками. Хозяин дома Илья Егорович слушать Ганюшку не стал, а показал на дверь со словами, что не дело нам взрослым разбираться в детских драках, они сами разберуться. С этого дня Сашке (единственному сыну Гавриила Александровича) было запрещено даже приближаться к сергееськой шпане. Ну а с Кипрей была действительно настоящая дружба. Учились в одном классе, сидели за одной партой. Весной, чуть только растает снег и побегут ручьи, спускали на воду построенный Афоней кораблик и отправлялись в плавание вверх по Пальничному ручью до верховий, волоча кораблик за веревку через каменистые перекаты ручья. Для такого дальнего путешествия безусловно требовался запас провизии и это уже была задача Кипри. «Мешок» с дорожной снедью собирала его мама Вера Яковлевна. «В такие дни, наших путешествий, я бывал сытым от пуза» – вспоминал позднее отец. Добрейшая женщина была Вера Яковлевна и она наверное попросту таким путем подкармливала голодного «сергееського заморыша», друга своего младшего сына. Жили они конечно несколько позажиточнее нашей семьи. Глава семьи работал в Золотице в Советском учреждении, старший сын Григорий уже ходил в море и зарабатывал самостоятельно. Несовершеннолетним то у них только один Киприян в эти годы и был.

Главной мечтой в раннем детстве было выучиться, получить образование и научиться строить дома, корабли. С отличием закончил четыре класса начальной школы, но дальше учиться не довелось. У родителей не было средств, чтобы отправить в Патракеевскую семилетку. В это время там учился старший брат – Василий, с трудом перебиваясь на картошке очень редко присылаемой из дома, и зарабатывая деньги сам себе на пропитание. Поэтому как ни просился Афанасий, чтобы его отправили учится дальше, отец отказал. Ох как было обидно. Тем более, что закадычный друг Кипря уезжал продолжать учебу в Архангельск, и даже бывший друг «Сашка Ганюшкин» тоже уехал из деревни продолжать образование. У каждого свой путь. Киприян Иосифович впоследствии стал известным юристом, Александр Гаврилович стал офицером. А Афанасию Ильичу, спрятав подальше свидетельство об окончании с отличием начальной школы предстояло вступать во взрослую деревенскую жизнь.

И уже с 12 летнего возраста началась эта трудовая жизнь. Сидел с отцом на тонях, работал в колхозе за трудодни. С 14 лет ходил в артели с лодкой на тюлений промысел, а в 15 лет отец взял с собой на ледокол, где наравне с взрослыми мужиками волочил зверя, впрягшись в лямки. Так бы все и шло по кругу, по издавна заведенному поморскому промысловому циклу. Да вмешался случай. Где то году в 37-м работала на побережье то ли по ремонту линии связи, то ли по прокладке по существующим опорам дополнительных проводов, бригада связистов и взяли Афанасия учеником. По окончании работ бригада уехала, а он остался работать в Золотице сначала на должности ученика, а затем и монтером связи.

Вот вроде и жизнь начала налаживаться. И заработки повыше чем в колхозе и при должности. Но не долго длился этот счастливый период, вмешался опять же его величество случай. В 1939 году на вверенном ему участке телефонной линии произошел обрыв провода и связь с городом прервалась. А в эти дни как раз заболела мать – Анна Дмитриевна и Афанасий остался в хозяйстве за старшего (брат Василий как раз в это время отсутствовал, учился на курсах). Из-за домашних дел выйти сразу же на поиск повреждения и его устранение не получилось и в конечном итоге в отпущенный нормативный срок устранения неполадки не уложился. Об этом немедленно последовал от руководства сигнал наверх, который в конечном итоге дошел до областного ОГПУ. Как известно в эти годы существовал Указ Сталина о привлечении к суровой ответственности за опоздание на работу или прогул. И по прошествии не долгого времени появились в Золотице два представителя ОГПУ которые арестовали монтера связи Афанасия Точилова и пешком по берегу моря доставили в Архангельск на Левый берег. Назавтра скорый суд «тройки» и приговор 6 месяцев принудительных работ. Выдали матрас, определили место на нарах, а назавтра повели в колонне таких же осужденных на Зеленец выкатывать и укладывать в штабеля бревна. Каждый день длительный переход и тяжелая изнурительная работа по 10-12 часов. Неокрепший молодой организм, только только через восемнадцатилетний рубеж перешагнул, с трудом справлялся с непосильными физическими нагрузками. К концу срока похудел, осунулся. После освобождения сразу вернулся домой, но на прежнюю работу уже не взяли, пришлось снова идти работать в колхоз, правда не надолго, приближался призыв

В апреле 1941 года подоспел призыв на срочную службу в армию. На призывной комиссии в Приморском военкомате спросили о гражданской специальности. Ответил – монтер связи. Военком заглянул в личное дело, прочел справку об отбытии наказания и сказал: «Такие связисты нашей Красной Армии не нужны». Поэтому и служить направили в Северо-Кавказский военный округ под Новочеркасск в пехоту. Многому ли успели обучить за два оставшихся до начала войны месяца? Одни обмотки правильно намотать и скатать шинель в скатку целая наука. Марш броски с полной выкладкой, многокилометровые и изнурительные. Подготовка к войне шла, хотя готовили в основном к наступательной тактике, на оборонительную внимания не уделялось, даже окапываться как следует не успели обучить. В конце мая 38 Донскую дивизию, в которой служил отец, дополняют до полного состава по штатам военного времени и передислоцируют на Украину в район Белой Церкви, где она и встретила начало войны. Ужас первой массированной бомбежки, страх смерти, первые убитые и раненые.

Перед началом войны на территории Украины войска Красной Армии создали мощный оборонительный барьер, и гитлеровский план молниеносного прорыва здесь не удался, немцы увязли в боях на три месяца. Но к сожалению на центральном участке фронта дивизии вермахта стремительным броском овладели Белоруссией и уже через 2,5 недели стояли под стенами древнего Смоленска, угрожая прорывом к Москве. Решением Ставки часть войск с Украины передислоцируют в район Рудни и Смоленска.

Передислокация дивизии, в которой воевал отец, началась 1 июля 1941 года. Под бомбежками авиации, неоднократными остановками в пути, где то к 10 июля состав с бойцами прибыл к месту назначения и сходу 29 Новочеркасский полк 38 Донской дивизии, в котором воевал отец, был введен в Смоленское сражение. Массированный артиллерийский обстрел, танковые атаки противника. Продержались несколько суток и большая часть полка погибла. Смоленск горел, оставшиеся в живых бойцы попали в окружение.

Началась эпопея выхода из окружения. Голодные, обессилевшие, без оружия или с винтовками без патронов брели в мокрых ботинках и обмотках по лесам и болотам поодаль от дорог кто группами, а кто и в одиночку. Шарахались в сторону от таких же, как они бедолаг. Вокруг царила паника и растерянность. Да и как не быть этой растерянности, когда в одночасье остались без командиров, без приказов и руководств к действиям, без знания местности, не имея четкого представления где наши где немцы. Иногда сбивались группами и сразу в такой группе находились один или два человека которые заводили разговоры о том, что немцы уже в Москве и Красной Армии не существует. Рассказывали о том что якобы добровольно сдавшихся в плен немцы в лагерях держать не будут, а отдадут в работники к богатым немцам, или устроят работать на немецких фабриках. А после окончания войны всех вернут по домам. Приводили примеры как в прошлую войну человек из их деревни был в немецком плену, работал на богатых немецких фермеров, а после войны вернулся живой, здоровый, да еще и денег с собой привез. Вспоминали обиды на Советскую власть, о том как чьих то родственников раскулачили, оставив детей без крыши над головой, о том как в годы «голодомора» власть жестоко расправлялась с унесшими с колхозного поля несколько колосков ржи или пшеницы. После таких «бесед», каждый внутри себя должен был сделать какой то выбор и некоторые вконец обессилевшие и потерявшие веру бойцы закапывали в лесу винтовки и добровольно сдавались в плен. Отец был свидетелем, как группы по несколько человек наших солдат выходили на дорогу с поднятыми рукам, когда по ней двигалась немецкая колонна, и сдавались в плен. Колонна останавливалась, хохотали, показывая пальцами на них самодовольные фашисты. Какой ни будь офицер, выписывал бумажку и вручал одному из пленных, показывая рукой направление, куда двигаться к сборному пункту. Немцы, первые месяцы войны, были настолько уверены в своей скорой победе, что даже не удосуживались выделять охрану для одиночек или небольших групп советских военнопленных сдавшихся добровольно. И те брели, низко опустив головы по дороге навстречу движущимся на восток колоннам немецкой техники, к сборным пунктам, огороженным колючей проволокой прямо под открытым небом. Каждый окруженец выбирал свою судьбу сам. Кто-то погиб, так и не сумев выбраться из окружения, навечно оставшись в списках без вести пропавших, кто-то вот так добровольно сдался в плен, возможно даже и выжил в немецких концлагерях. Наверное, отсюда у старых фронтовиков неоднозначное отношение к тем кто побывал в немецком плену. А кто-то все таки не сдался и добрался до своих и даже оружие не бросил.

Моему отцу, в числе нескольких десятков оставшихся в живых бойцов 29 Новочеркасского стрелкового полка, удалось выбраться из окружения через «Соловьеву переправу» на реке Днепр. Группу, с которой отец вышел из окружения, остановил патруль НКВД. После проверки документов и допроса об обстоятельствах и причинах отступления из Смоленска направили обратно за Днепр в сводный отряд Лизюкова. Отряд сражался с превосходящими силами противника, с танками и мотопехотой под непрерывным артиллерийским обстрелом и авианалетами, удерживая узкий коридор перед переправой, через которую выходили из окружения войска 16 и 20 армий Западного фронта на восточный берег Днепра. Как говорится попал «из огня да в полымя». Шанс остаться в живых, находясь в отряде прикрытия, которому предстояло оборонять переправу до выхода из окружения последних подразделений и затем перебраться вплавь через Днепр после разрушения переправы был ничтожно мал. Но и здесь судьба подарила этот шанс. В сплошном потоке отступавших через переправу бойцов шла полуторка в кузове которой везли раннего командира вероятно в большом чине. И надо же чтобы перед самым вьездом на понтонную переправу у машины заглох мотор и она остановилась, затормозив все движение. Напиравшие сзади бойцы, недолго думая столкнули машину с дороги в сторону. По распоряжению командира сводного отряда из числа бойцов оборонявших переправу была выделена группа бойцов, в числе которых был и Афанасий Точилов для сопровождения раненого в госпиталь на другую сторону реки. Остановив колонну отступавших и затолкав машину с обочины на дорогу, завели мотор и двинулись через переправу. Полевого госпиталя рядом с переправой не оказалось, вероятно еще не успели развернуть, поэтому пришлось ехать дальше в тыл до ближайшего госпиталя. Там раненого командира передали санитарам, а сами вернулись к переправе. Но к этому моменту переправа уже была разбита немецкой авиацией и перебираться через реку не имело смысла. За оборону переправы полковнику Лизюкову было присвоено звание Героя Советского Союза, и он назначается командиром 1 Московской мотострелковой дивизии. Оставшиеся в живых бойцы его отряда, и в их числе Афанасий Ильич Точилов, вливаются в состав этой дивизии. И в дальнейшем весь боевой путь отца неразрывно связан с этой дивизией, получившей одной из первых почетное звание Гвардейской.

Не верь тому кто скажет, что всю войну провоевал в пехоте на передовой и не имел ни одной царапины – говорил отец. Судьба рядового-пехотинца незавидная. Два – три боя и он либо убит, либо ранен. Великим везением называл он то что удалось уцелеть под Смоленском и на Соловьевой переправе, выбраться из окружения когда казалось смерть или плен неминуемы. Но понимал и то что лимит везения небезграничен. В октябре 41-года после успешно отбитой атаки немецкой пехоты, поступил приказ контратаковать. Поднялись и пошли, но попав под перекрестный фланговый огонь немецких пулеметов залегли, контратака захлебнулась. Немцы интенсивным пулеметным и минометным огнем не давали не то что подняться и откатится к своим спасительным траншеям, но даже просто поднять голову от земли. Смерть казалась неминуема. Отец боковым зрением увидел метрах в 10 воронку от снаряда и резко вскочив несколькими зигзагообразными прыжками доскочил и скатился на дно этой воронки. Оказалось он там не один, на корточках сидел боец из соседнего взвода. Положившись на солдатскую мудрость, что снаряд два раза в одну воронку не падает, решили посидеть здесь до сумерек, благо дело уже шло к вечеру, а потом добираться до своей траншеи. Но расчеты не оправдались. То ли снаряд, то ли мина неожиданно разорвалась совсем рядом с краем воронки, и оглушив обеих бойцов засыпала их комьями мерзлой земли. Сколько пробыли в этой земляной могиле неизвестно, отец вспоминал, что он очнулся от того, что кто-то пытается силой вытащить у него из рук винтовку и он застонал. Как оказалось с наступлением сумерек на нейтральную полосу была отправлена из нашей траншеи группа бойцов собрать с убитых оружие, патроны, по возможности документы. В общем благодаря винтовке которую он даже полузасыпанный землей и тяжело контуженый не выпустил из рук его откопали и отправили в госпиталь на лечение.

Пролежав два месяца на госпитальной койке и еще не до конца оправившись от тяжелой контузии выпросился назад в свою дивизию, в свой полк, пока они находились неподалеку. И причина здесь была не в том, что не терпелось снова в бой, а опасение что после выздоровления могут направить в другое подразделение, где ты первое время для всех будешь чужой, и командир жалея своих бойцов на самое опасное задание отправит именно тебя и шанс выжить в бою становился минимальным. При возвращении из госпиталя в свое родное подразделение и к друзьям однополчанам шанс выжить наоборот повышался, первое время такого бойца берегли.

В общем с небольшой командой выздоровевших в конце ноября или начале декабря отец прибыл в штабной полковой блиндаж. И здесь произошел случай неожиданно изменивший его фронтовую судьбу. По всей видимости штаб только еще оборудовался после недавней передислокации. В углу на ящиках сидел пожилой старшина и что-то колдовал с телефоном и коммутатором. По видимому у него что-то не получалось и он про себя негромко чертыхался. В другом конце блиндажа за самодельным столом сидел начальник штаба время от времени громко с матами требуя связи от старшины. Но тот связь никак наладить не мог. Тогда начальник штаба громко спросил у прибывших из госпиталя и ждавших распределения по ротам и взводам бойцов – «Кто из вас связисты». Все промолчали, промолчал и отец, так на тот момент он был рядовой-стрелок. Тогда начальник штаба спросил по другому – «Кто из вас на гражданке работал связистом или может кто-то знает как устроен коммутатор?» Тогда отец решил рискнуть, хотя не ахти и какой специалист еще был, но как устроен коммутатор на Верхне-Золотицкой почте видал, и вызвался. И удача ему улыбнулась, поломка оказалась совсем пустяковой, переломился один проводок внутри изоляции возле самого контакта, который он за считанные минуты обнаружил. Пожилой старшина по всей вероятности не увидел этого из-за слабого зрения. Начальник штаба удивленный тем, что боец так быстро устранил неполадку распорядился старшине. «Вот тебе и специалист, забирай его к себе связистом Вот так и стал рядовой-пехотинец Афанасий Точилов связистом и всю жизнь вспоминая этот случай благодарил и старшину и начальника штаба и даже этот отвалившийся у коммутатора проводок за то, что дали шанс остаться живым до конца войны, ведь у пехотинца такого шанса не было, в лучшем случае еще мог бы вернуться инвалидом.

1-я Московская дивизия, в рядах которой воевал отец, с боями отступала до Москвы, где была пополнена ополченцами и мобилизованными из Узбекистана и держала оборону на Волоколамском направлении. Несмотря на все предпринятые меры по укреплению Можайского рубежа, несмотря на то что из Москвы были направлены на фронт все курсанты военных училищ, сформированы несколько дивизий ополчения, к концу октября немцам удалось прорвать Можайскую линию обороны и над столицей и над всей страной нависла смертельная угроза.

Казалось, путь на Москву для немцев был открыт. В Москве вспыхнула паника. 17 октября все правительственные учреждения эвакуировались в Куйбышев. Началось минирование важных объектов. с 19 октября в столице вводится осадное положение, и панические настроения удается пресечь. Руководитель страны и главнокомандующий И В Сталин остался в осажденной столице, что безусловно положительно повлияло на моральный дух ее защитников.

Паника в этот трудный момент царила и на фронте. Как говорил мой отец: «В 41 году впереди немецкой армии, опережая ее на десятки, а иногда и сотни километров шел другой страшный враг под названием Страх». «Генерал Страх» — называли его бойцы на фронте. Его несли с запада на восток колонны беженцев и группы бойцов выходивших из окружения. Голодные, грязные, оборванные, зачастую без оружия, чудом вырвавшиеся из Вяземского котла окруженцы, выйдя на наши позиции, останавливались около полевых кухонь с просьбой их накормить и рассказывали занявшим новые оборонительные позиции бойцам о невероятной все сметающей немецкой танковой мощи, о том что немец не любит атаковать в лоб и может в любой момент оказаться сбоку или даже с тыла, о том что немец не любит воевать в лесу, поэтому и спастись от него можно только в лесу.

Подкрепившись и передохнув, окруженцы, уходили дальше в сторону Москвы на сборные пункты, для переформирования. А на оборонительные позиции уже пришел «Генерал Страх», хотя еще не слышно рева моторов и не видно немецких танков, хотя до позиций еще не долетают немецкие снаряды и не рвутся мины, а он уже властвует над человеческими душами, держа в неимоверном напряжении нервы, обостряя инстинкт самосохранения.

В течение месяца бойцы 1 гвардейской Московской дивизии вели кровопролитные бои не пропуская врага к Москве. Стояли насмерть сражаясь на Волоколамском направлении. Что особенно запомнилось отцу. Сильные ноябрьские и декабрьские холода. Это прибывающие на пополнение сибирские дивизии были одеты в полушубки и обуты в валенки, а бойцы его дивизии еще долго мерзли в сапогах и шинелях. В зимнюю одежду переодели уже в конце декабря, а до этого приходилось снимать валенки, полушубки и даже стаскивать с рук рукавицы с убитых своих же бойцов, что поначалу делать было очень неприятно, но холод и инстинкт самосохранения вынуждали это делать. Запомнилось, как зачитывали перед строем приказ командующего Западным фронтом Г.К Жукова о категорическом запрещении отходить с занятого рубежа и о том, что все отошедшие без письменного приказа Военного совета фронта подлежат расстрелу. После прорыва немцами Можайской оборонительной линии на подступах к Москве, согласно этого приказа, расстрелу подлежали десятки тысяч бойцов отступивших без приказа, в том случае если бы приказ выполнялся неукоснительно, кто бы защищал тогда Москву? Но показательные расстрелы перед строем все же были. И отец был тому свидетелем. Зрелище не из приятных. Хорошо хоть самих бойцов дивизии не заставляли приводить приговоры в исполнение, этим занимались другие люди, те же солдаты но из войск НКВД.

Советское командование, подготовив план операции, принимает решение о переходе в контрнаступление. Московская наступательная операция ( 5 декабря 1941 года — 7 января 1942 года) началась без оперативной паузы, что позволило обеспечить фактор внезапности. К 7 января Красная Армия продвинулась вперед на 150-200 км. Потери немцев были огромны. Как вспоминал отец, просторы Подмосковья были буквально завалены припорошенными снегом танками, тягачами, грузовиками. Из под снега виднелись не убранные трупы немецких солдат. Наконец- то наши бойцы увидели и убедились, что непобедимая немецкая армия таковой не является, и спешно отступает от Москвы, бросая технику. Казалось, что наконец то наступил решительный перелом в войне и победа совсем рядом. Но до нее еще было долгих 3,5 года кровопролитных боев.

Полностью разгромить немцев под Москвой не удалось, сказалась нехватка сил, особенно танков, артиллерии и боеприпасов. Кроме того германское командование приняло жесткие меры. Гитлер впервые ввел безжалостные наказания за сдачу позиций (смертная казнь, перевод в штрафной батальон) Эти меры оказали должное воздействие и немецкие части прекратили паническое отступление, закрепившись на оборонительных рубежах.

За героическую оборону Москвы отец был награжден медалью «За боевые заслуги» и медалью «За оборону Москвы» которыми по праву гордился.

Весной 1942 года принимал участие в Ржевско — Вяземской операции, которая преследовала цель окружить основные силы группы армий «Центр» двумя фронтами по сходящимся направлениям на Вязьму. Для такой гигантской операции на окружение, на фронте более тысячи километров, Красная Армия не располагала необходимыми ресурсами, и замкнуть кольцо не смогли. Операция закончилась неудачей и бойцы перешли к обороне, а потом и сами были окружены и в результате июльского наступления немцев были разгромлены. И вновь Афанасию Ильичу пришлось полной мерой хлебнуть горечь окружения. С большими потерями 1 Московская дивизия вырвалась из кровавого Вяземского котла

Это была одна из крупнейших неудачных наступательных операций Красной Армии в 1942 году. По данным военных историков в Ржевско-Вяземской операции советские войска потеряли 774 тысячи человек, фашистские войска — 333 тысячи человек.

«Не верь тому – говорил отец – кто скажет что в войну мы мол не болели и не простывали, мол не до того было. На самом деле болели и не только простудными но и инфекционными болезнями. Да и как было не болеть, когда вши нас заживо сьедали и в 41 и в 42 году. Носили грязное обмундирование с полчищами вшей в швах и сгибах которое иногда месяцами не удавалось постирать. От вшей на короткое время избавлялись только лишь сняв и вывернув наизнанку обмундирование и нижнее белье прожаривая его над костром либо над печкой. Но всего этого хватало на короткий период, и вши снова атаковали. Кожа зудела и была расчесана до кровавых корост, сон был мучительным и не приносил полноценного отдыха. Скученность бойцов на ночлегах в тесных избах, землянках, блиндажах также способствовали распространению инфекций»

После освобождения весной 1942 года города Сухиничи отец заболел инфекционной желтухой в тяжелой форме и был направлен на лечение в инфекционный госпиталь. Как он вспоминал, этот госпиталь находился в большом одноэтажном каменном здании, возможно бывшей школы. Посредине здание было перегорожено дощатой перегородкой. В одной половине этого здания находились больные желтухой, а в другом больные туберкулезом. После года войны, страданий физических и моральных оказаться на госпитальной койке и не из-за ранения, а по болезни, было своеобразным отдыхом, не смотря на то лечение желтухи проходило медленно из-за нехватки лекарств. Спокойная, размеренная госпитальная жизнь позволяла на некоторое время забыть о войне, о крови, о смерти, но длится вечно не могла, время отправки на фронт неизбежно приближалось.

Некоторые наиболее «ушлые» бойцы договариваясь с медсестрами, намеренно прерывали курс лечения некоторое время намерено не принимая лекарства, придумывали всякие хитрости, чтобы избежать хотя бы на время отправку на фронт.

В этом госпитале судьба неожиданно свела отца с двумя бывшими однополчанами из 29 Новочеркасского полка в котором он начинал войну, и они рассказали о том что их полк как и вся 38 Донская дивизия почти полностью полегла на полях сражений, остатки расформированы, переданы в другие дивизии и 38 Донской больше не существует. Разговорившись и разоткровенничавшись эти бойцы по секрету сообщили, что на фронт они больше не за что не попадут и знают что для этого нужно сделать. Не сразу, постепенно они открыли страшную для отца тайну. Оказалось что по стечению обстоятельств санитаром в соседнем туберкулезном отделении госпиталя работал их земляк и хороший знакомый. Так вот он в оговоренные дни приносил в баночках мокроту от туберкулезников и передавал землякам, а те в свою очередь добавляли ее в баночку со своей мокротой и сдавали на анализ, жалуясь на недомогание, боль в груди и кашель. План был очень прост, не будучи больными добиться, что бы их признали больными туберкулезом, перевели в туберкулезное отделение, пролечили, комиссовали и отправили домой. Рассчитывали на то что своевременно начав лечение еще до того как заразились туберкулезом излечатся, но сдавая чужую мокроту продолжат числится неизлечимо больными и в результате будут освобождены от фронта. Доля риска конечно была, но фронт им казался страшнее медленной смерти от туберкулеза возможно дававшей все таки шанс на несколько лет жизни.

Вот так неожиданно для себя человек оказывается посвященным в чужую страшную тайну и оказывается перед выбором как поступить. То ли согласится с однополчанами и попытаться вместе с ними использовать это рискованный шанс на жизнь вместо отправки во фронтовое пекло, то ли отказаться с риском для собственной жизни. Отец сделал свой выбор и отказался. Однополчан вскоре перевели в туберкулезное отделение и он их больше не видел. А вот сам последние дни на госпитальной койке провел в тревожном ожидании что посвятившие его в эту тайну предпримут попытку избавится от него как от нежелательного свидетеля, от которого зависит их жизнь. Отказался от уколов, с опаской принимал таблетки, выпросив у медсестры, сразу целую упаковку, которую держал у себя под подушкой. Ночью чутко спал, не позволяя себе расслабится.

После выздоровления и возвращения в свой полк отца направили на трехмесячные курсы младших командиров и в строй он уже вернулся в звании сержанта командиром отделения

В июле 1943 года, отец в рядах своей дивизии участвовал в Орловской операции под условным названием «Кутузов», которая явилась генеральным сражением Курской битвы, положившим начало наступательной стадии самой битвы.

В июне 1944 года он в рядах той же 1-й гвардейской Московской дивизии принимал участие в знаменитой наступательной операции «Багратион» по освобождению от фашистов Белоруссии. Дивизия, в которой воевал отец, участвовала в освобождении Минска, за что ей была присвоено еще одно почетное наименование, и она стала именоваться 1-я гвардейская Московско-Минская.

В августе-сентябре 1944 года дивизия в которой воевал отец вела бои на территории Литвы, освободив несколько небольших городков, форсировала Неман, где отец получил очередное ранение и контузию. А случилось это так. Для налаживания связи с передовыми подразделениями переправившимися и закрепившимися на западном берегу реки предстояло переправится, и обеспечить связь. Переправлялись на плотике втроем и противоположный берег был уже совсем рядом, буквально в нескольких метрах, когда рядом с плотиком разорвался немецкий снаряд. Очнулся через некоторое время на песчаной кромке берега, гимнастерка на груди мокрая от крови. Осколок прошел по касательной задев грудную клетку, немного повредив кости но не пробив их. Товарищей рядом не было, остались ли они живы? Снова лечение в госпитале располагавшемся близ одного из хуторов в Литве. Удивительно было видеть на этом хуторе мирную жизнь значительно отличавшуюся от жизни в разрушенных войной русских и белорусских деревнях. Здесь как будто и войны никогда не было. Хозяин хутора держал работников помогавших управляться с огромным хозяйством, с коровами, со свиньями. Жили сытно, пекли белый пшеничный хлеб. Даже хозяин угостил однажды домашней колбасой. Подлечился и поскорее догонять свою дивизию. А далее путь лежал в Восточную Пруссию. Бои в этом насыщенном оборонительными сооружениями районе носили кровавый и затяжной характер. Насыщенная система фортификаций Восточной Пруссии имела невероятную плотность бетонных сооружений — до 12 дотов на квадратный километр. За доблесть и отвагу проявленные в боях в Восточной Пруссии гвардии старший сержант Точилов был награжден орденом «Красной Звезды».

Завершающим этапом борьбы за Восточную Пруссию было взятие города — крепости Кенигсберг Мой отец, участник боев в Восточной Пруссии и штурма Кенигсберга, рассказывал: «Перед тем как пошла на штурм пехота город несколько суток беспрерывно обрабатывала артиллерия и авиация. В небе было темно от сотен самолетов, стоял сплошной гул и грохот от разрывов. Солдаты лежали в окопах и блиндажах затыкая уши чем придется, чтобы не оглохнуть от беспрерывного грохота. Уснуть не удавалось не на одну минуту. И как избавления от этого ада мы с нетерпением ждали начала атаки».

Военные историки свидетельствовали: «В течение четырех дней перед наступлением 5 тысяч артиллерийских орудий ураганным огнем разрушали кенигсбергские укрепления. Залпы артиллерии сопровождались и массированными бомбовыми ударами 1,5 тысяч советских самолетов. Немецкой авиации в небе не было. Зенитки были бессильны против такой массы самолетов. В один день совершалось до 6 тысяч самолето – вылетов». ( Н.Шефов «Вторая мировая война 1939-1945» стр 368)

6 апреля на штурм пошла пехота. Оставшиеся в живых фашисты в основательно разрушенном городе оказывали ожесточенное сопротивление. Но пехоту поддерживали танки и самоходные орудия, которые помогали подавлять очаги сопротивления Трое суток шли уличные бои и, наконец, 9 апреля 1945 года гарнизон Кенигсберга, потерявший уже более трети убитыми, капитулировал. В плен сдались 92 тысячи человек.

В честь этой победы отчеканена специальная медаль «За взятие Кенигсберга». Это была единственная советская медаль, отчеканенная в связи с взятием города-крепости, а не столицы как другие медали, что свидетельствует о значении и масштабах этого штурма. Все участники штурма и в их числе Афанасий Ильич Точилов награждены этой медалью.

В апреле месяце 1945 года, почти на месяц раньше, чем был подписан акт о капитуляции Германии, военные действия для моего отца, как и для других бойцов его дивизии закончились. Казалось надо бы радоваться, что наконец то война окончена и не придется больше идти под пули и рисковать своей жизнью. Но было не совсем так. Молодые 20-30 летние бойцы, прошедшие огонь и воду, собирались группами, выражали свое недовольство тем, что их остановили. Кричали офицерам, ведите нас дальше, мы завоюем и бросим к ногам всю Европу, чтоб ни кому и ни когда не было повадно идти с войной на нашу страну. И они действительно были уверены в своей силе. На тот момент не было сильнее армии в мире, чем наша армия, высокоорганизованная армия профессионалов, обученная на горьком опыте начального периода войны и вкусившая вкус побед, армия высочайшего морального духа.

Но 9 мая война закончилась Победой, и боевое настроение сменилось радостью и ожиданием скорой встречи с родными. Началась демобилизация старших возрастных категорий, тех, кого ждали дома жены и дети.

Ожидал что наконец то отпустят домой и Афанасий Ильич, ведь уже пятый год пошел со дня призыва, да и воевал все это время а не просто служил.

Но и здесь судьба распорядилась вопреки его мечтам. Отца оставили служить в Кенигсберге при военной комендатуре в должности командира взвода, к тому времени он имел звание старшины. Он с юмором рассказывал: «Мне в соответствии моей должности выделили в распоряжение бричку и лошадь для разъездов. Пол Европы пешком и на брюхе прополз вот и заслужил привилегию.»

Этот период своей службы отец вспоминать не любил. В Кенигсберге, как и в других немецких городах, первое время после победы, вся власть принадлежала военному коменданту, который управлял всем, в том числе и городским хозяйством. Город лежал в руинах, требовалось организовывать разборы завалов и восстанавливать порушенное хозяйство. Но среди местного гражданского населения скрывались ярые нацисты, ненавидевшие русских солдат. По ночам они совершали вооруженные нападения, устраивали диверсии, а днем смешивались с гражданским населением города. Так вот одной из задач военнослужащих комендатуры была борьба с этими вооруженными группами. Обнаружив такую группу, наши бойцы проводили, выражаясь современным языком, зачистки. И тут уж было не до дипломатии. «Как мы могли относиться к тем, кто по нам стрелял из-за угла, и убивал твоего товарища, с которым ты ел кашу из одного котелка в одном окопе» — говорил отец — » Относились как к врагу, если не ты его, то он тебя убьет». К осени 45 года обстановка в городе стала еще сложнее. По решению Потсдамской конференции Кенигсберг передавался Советскому Союзу и все немецкое население подлежало высылке из города. Не все восприняли это мирно, осознавая, что предстоит навсегда покинуть родину своих предков, некоторые взяли в руки оружие пытаясь оказать вооруженное сопротивление. Попытки такого сопротивления жестко подавлялись, приходилось применять оружие и военнослужащим комендатуры. Жертвой этого политического решения и пал мой отец, за то, что не дал убить себя, своих товарищей и выполнял приказ. Весной 1946 года его заключили в кенигсбергскую тюрьму по обвинению в превышении полномочий. Началось следствие.

Тюрьма переполнена. Вместе содержали и немцев и власовцев и уголовников и таких как отец. Кормежка очень скудная. Ведь страна лежала в руинах, и до них ли было? Хлеб давали такой ,который съесть мог не каждый, казалось что к муке и отрубям примешивали обычную землю, иногда давали еще миску баланды, А к хлебу кружку кипятка или просто воды. Днем выводили во внутренний двор под открытое небо. На территории двора заключенными съедалась вся трава, все листья с деревьев на высоту докуда могла дотянуться рука. У многих были консервные банки и здесь же во дворе разводили огонь и варили из травы и листьев варево. Тюремная охрана это не возбраняла. Отец вспоминал: «Особенно тяжело приходилось немцам, их желудки не принимали такой хлеб и они выменивали свою пайку хлеба у нас на пригоршню другую травы. Они, те кто ели это варево из травы и листьев долго не выдерживали, умирали в муках. А я возможно благодаря этим людям и выжил, иногда выменивая у них дополнительную пайку хлеба. Хотя тоже желудок с трудом перерабатывал такой хлеб, да еще в сухомятку. Но по видимому голодное детство и фронтовые условия приучили организм к подобным условиям.»

Как смог выжить в таких нечеловеческих условиях? Что творилось в душе, когда оказался в одной камере с теми против кого воевал, с теми предателями — власовцами которых всю войну презирал? Что помогало держаться и не терять человеческий облик? На эти вопросы много позднее отец отвечал: «Помогала выжить вера в справедливость и уверенность в невиновности. Ждал суда, надеялся, что на этом весь кошмар и ужас этого положения закончится».

Но не суждено было сбыться надеждам. Состоялся суд, который без лишних разбирательств приговорил к 6 годам заключения. Мир рухнул, под ногами бездна.

А дальше пересыльные тюрьмы, этапы, лай собак, команды охраны, зарешеченные окна вагонов. Куда везут? Проехали Вологду, миновали границу Архангельской области. Вот она родина, рукой подать. Сотни раз представлял этот маршрут и на фронте и после победы. Как возвращается домой после войны живой, здоровый, молодой, полный сил гвардии старшина с заслуженными орденами и медалями на груди. Как встречают в Архангельске, как идет в Золотицу по берегу моря знакомым и привычным маршрутом, как с радостным криком бросается в объятия мать, с какой гордостью смотрят на награды младшие братья.

Но все это в мечтах, а действительность совсем другая. Довезли до Коноши, выгнали всех из вагонов и в пересыльный лагерь. Здесь сформировали новый этап, опять в вагоны и повезли в дремучие леса и болота Коми республики на строительство железной дороги на Воркуту.

Привезли на место, выгрузили из вагонов, построили и провели несколько километров пешком. Привели в старый заброшенный довоенный лагерь. Полуразвалившиеся бараки с протекающей крышей, железные печи.

И началась тяжелая лагерная жизнь. Сначала ремонтировали бараки, а затем на лесоповал. Лучковая или двуручная пила, топор и обязательная ежедневная норма выработки. От выработки зависела и норма выдачи пайка. Если норма не выполнялась, соответственно уменьшался и паек.

Человек недоедал и уже физически не мог выполнять эти нормы. Многие, попав в этот замкнутый круг, уже не могли из него выбраться. Наступало полное физическое истощение и смерть. «Не редко случалось – вспоминал отец – что кто-то из этих доходяг, после подъема, оставался лежать неподвижно на нарах, его выносили и отвозили на лагерное кладбище».

Трескучие январские морозы, ветхая одежонка, которая не греет, в бараках тепло только около печек. Чуть подальше и ночью волосы примерзают к дощатым стенам барака. Летом тучи гнуса, от которого нет спасения не на лесной делянке не в бараке. Но особенно тяжело, рассказывал отец, было весной, когда начиналось таяние снега ,и в лесу под слоем снега стояла вода. А из обуви были только валенки и кирзовые ботинки. Ботинки одевать было еще рано, а валенки насквозь промокали. Придумывали всякие ухищрения. Например, из автомобильных покрышек вырезали некое подобие калош и привязывали их проволокой к валенкам. Но и это мало помогало. Ноги, находясь в постоянной сырости, начинали заживо гнить. Одежда и обувь за ночь в бараке не успевала высыхать, в помещении стоял сырой и тяжелый смрад. Утром снова надевали на себя непросохшую одежду и обувь.

В таких условиях каждый зек мечтал хоть на недолго попасть в больницу и «отдохнуть» от нечеловеческих условий работы. О тюремной больнице мечтали как о курорте. Как выражался отец: «Один день кантовки в больничке приравнивался к лишнему сохраненному году жизни в будущем»

Но и в больницу попасть было непросто, заболеть надо было серьезно. С легкими и средними заболеваниями никто поблажки не давал и даже норму выработки не убавляли. Были, конечно, и такие кто отчаявшись и выбившись из сил, занимались членовредительством, но и это надо было делать умеючи, а иначе добавлялся срок.

Больше половины срока пробыл отец на лесоповале, а потом перевели в бригаду, которая занималась строительством пристанционных поселков вдоль железной дороги на Воркуту. Здесь уже стало легче. За эти годы каким только строительным профессиям он не обучился. Был и плотником и столяром и каменщиком и печником, кровельщиком по металлическим кровлям.

Как ты смог все это выдержать, выжить в этих нечеловеческих условиях, задавал я вопрос своему отцу? И вот что он отвечал:

«Да физически было очень трудно, но пожалуй не труднее чем на фронте в 41 году и не унизительнее того что мы чувствовали в первые недели войны. Угнетало другое. Я чувствовал себя морально раздавленным, не мог смириться с несправедливостью по отношению к себе. Не видел смысла в дальнейшей борьбе за свое выживание. Тысячи раз задавал сам себе вопрос, за что Родина так обошлась со мной. Неужели я мерз и гнил в окопах, ежеминутно рисковал жизнью четыре фронтовых года ради того, чтобы закончить свою жизнь здесь безвестно. Сил для борьбы уже не было.

Но все расставить по полочкам помог сосед по нарам, пожилой мужичок отбывающий срок по уголовной статье. Правда, сам он до окончания срока не дотянул — умер. Вот как он объяснил мое нынешнее положение :

«Тебе 25 лет. Тебя забрали на службу, когда ты не имел никакой специальности, фактически не умел ничего. За годы войны ты научился профессионально воевать, и это стало твоей специальностью, убивать противника для тебя обыденное дело, ограничительная планка причинить смерть другому человеку у тебя снята. Ты думаешь почему таких как ты не демобилизовали в 1945 и даже в 1946 году? Все старшие призывные возраста демобилизовали почти сразу, а вас провоевавших всю войну не отпускали. А потому что у них есть семьи, дети, а это сдерживающий фактор от непродуманных действий, да им надо срочно свое хозяйство восстанавливать, детей кормить, и если даже у них были недовольства на местную власть то за делами и заботами постепенно остынут.

А вот теперь представь, демобилизовали тебя. Пришел ты домой, а все родные наперебой рассказывают как в войну над ними издевались председатель сельсовета, председатель колхоза силой заставляя выполнять непосильную для них работу, отправляя детей на лесозаготовки, заставляя их выполнять взрослые нормы. Как пухли и умирали с голода. Какая будет твоя реакция? Тем более, что ты с фронта мог принести и пистолет. Ведь к таким как ты даже патрули на ж.д. станциях боялись подходить и проверять на наличие оружия, настоящего фронтовика они видели издалека и опасались вас, людей с основательно нарушенной психикой. Выслушав жалобы родственников, ты вполне мог пойти и в лучшем случае избить представителя местной власти, а в худшем убить, тем более что все не воевавшие мужики призывного возраста в твоем воспаленном мозгу были заведомо тыловыми презренными крысами. А все представители власти наверняка имели еще и бронь.

Еще хуже ситуация могла бы быть если бы в деревню пришли с фронта таких же как ты 25 — 28 летних фронтовиков человек пять одновременно. Они уже способны сплотится, организоваться и свергнуть ненавистную в их понимании местную власть и установить свою, по их представлению, справедливую власть. А если это произойдет в нескольких деревнях или районах? Это будет приравнено к антисоветским выступлениям и будет жестоко подавлено. Власти такого развития событий боялись и стремились их предупредить. Вот потому таких как ты сразу не демобилизовали, вот поэтому же ты и здесь, ведь бесконечно тебя в армии держать не могли, а срок твоего возвращения им нужно было еще отодвинуть. Ну и еще одна причина. Народное хозяйство и экономику страны нужно восстанавливать. А в лагерных условиях из тебя можно выжать пользы для страны в несколько раз больше чем в условиях свободы, да и деньги платить не надо».

Удивительно, но после таких разговоров вдруг пришло душевное успокоение. Стала куда- то уходить обида. Пришло смирение и понимание, что, наверное, действительно не все долги Родине отданы и восстанавливать разрушенное действительно надо и надеяться на счастливую жизнь можно только тогда когда все разрушенное будет отстроено и я участник этого процесса, так как довелось родиться и жить в этот период времени.»

Свой шестилетний срок отец отбыл от звонка до звонка и освободился из заключения летом 1952 года. Добрался до Архангельска, а затем до Вознесенья, где в те времена был райцентр Приморского района. Пришел в Райисполком со справкой об освобождении, чтобы отметится и добираться дальше до Золотицы.

Как вспоминала моя тетя Таратина Зинаида Ивановна, работавшая в то время служащей райисполкома: «В кабинет зашел старик в рваной фуфайке, худющий — набор костей, лицо землистого цвета, глаза провалились. Если бы не назвался ни за что бы, не узнала. Он всего на два года меня постарше, в армию забрали весной 1941 года, мальчишкой был, а сейчас смотреть страшно, а всего еще 31 год. Помогла ему обратно до Архангельска добраться и в Золотицу на пароходе отправила.»

Медленно идет пароход. Душа рвется, птицей летит на родину. Глаза до боли всматриваются в горизонт. Скорее, скорее увидеть с детства знакомую полоску берега, место, где впадает река Золотица в море. И наконец, вот они знакомые места, устье реки, тоня Глубокая, где подростком ловил рыбу с отцом Ильей Егоровичем. Пароход отдал якорь, подъехали за почтой и пассажирами на карбасах из Нижней Золотицы и свезли на берег. А дальше пешком, знакомой тропинкой домой.

Сколько раз в мечтах была пройдена эта дорога к дому, к родному порогу и в глазах стояла картина встречи с матерью и родными. Правда судьба уже внесла значительные поправки в эту мечту. Домой возвращался не герой фронтовик с заслуженными наградами на груди, а худой, грязный, оборванный бывший зек. И награды почти все потерялись в многочисленных лагерных канцеляриях. Чудом сохранились только один орден Красной Звезды и медаль За боевые заслуги и те не на груди а спрятаны поглубже в вещмешке.

Да и остальная действительность оказалась совсем не та, что в мечтах. Мать не встретила своего сына у порога, так как умерла в 1947 году. заболев и не оправившись от голодных военных лет, хотя по возрасту еще бы жить и жить, ведь едва перешагнула через 50-ти летний рубеж. Старшие братья и сестры жили своими семьями, средние служили в армии, или уже отслужив, в деревню не возвращались. Возвращаться то было некуда. Двух самых младших Машу и Володю, которым на момент смерти матери было 9 и 10 лет отправили в детский дом, затем в интернат. Старый родительский дом наполовину развалился, жить в нем было невозможно. Приютил брат, Василий Ильич, вернувшийся с фронта досрочно по тяжелому ранению. Хотя и самому ему тогда жилось нелегко. Обзавелся семьей, и уже было трое детей, а жили тоже в старой холодной избе, в которой пригодной для проживания была только одна комната. В ней все и ютились и спали кто на кровати, а кто и на полу вповалку.

Вот так и началась для отца мирная деревенская жизнь Трудно начинать жизнь в деревне, когда не кола, не двора, не обуться, не перепоясаться. В семье брата чувствовал себя обузой. Уехать бы в город и устроиться, куда нибудь на производство. Да куда уедешь, паспорта нет, одна справка об освобождении в кармане, а куда с ней устроишься. Похлопотал брат Василий, и взяли на ледокол на зверобойку, потом на тоню сел с Иваном Андреевичем Ладкиным, отъелся на рыбе и денег подзаработал. Приоделся, да в этом же году и женился на моей маме, почти на 9 лет младше себя в жены взял. К ним в таратинский дом и перешел жить. А там хозяйство уже почти в запустение пришло, ведь уже почти 20 лет дом без хозяйской мужской руки. С каким рвением отец взялся за хозяйство, душа по деревенской простой работе стосковалась, да и забыть хотелось все ужасы прошлого. Корова, овцы, ремонт дома, строительство карбасов на повети, перекладка печей всем пожелавшим. Брался за все и все получалось, душа туда вкладывалась.

Волей случая взяли снова туда, где до армии начинал трудовую деятельность — монтером связи. Здесь уже и заработки побольше чем в колхозе пошли. В 50-е годы на один трудодень давали 70 копеек, то есть порядка 20 рублей в месяц, жили колхозники за счет своего хозяйства. Дети пошли трое один за другим. Живи и радуйся — ты это заслужил.

Да не так- то все просто. В деревне не в городе, таких как отец, срок оттянувших раз, два и обчелся и отношение к ним особое. Ведь не известно за что сидел, у каждого своя догадка в голове. Некоторые держались настороженно — подозрительно. Начальство старалось ущемить. Даже я хорошо помню, как отцу не давали в колхозе лошадь для вывозки дров или сена, отодвигая якобы на то время, когда все колхозники все свое вывезут. А тогда уже и снег растает и лошадь не нужна.

Отец приспособился рубить дрова на сплав. Рубил их в Константиновом ручью. Весной по большой воде после ледохода сплавлял их плотами по ручью до реки, а затем по реке до деревни, здесь заводил около магазина в Ворожний ручей( а по большой воде по нему можно было проплыть даже выше дома Кудимовых) и по ручью до места чуть выше дома Леонтьевых и здесь они оставались до выпадка воды. Потом уже вручную дрова перетаскивались к нашему дому, а это оставалось уже метров 60-70. Трудозатраты, конечно, были значительно больше, чем если бы рубить эти же дрова рядом с деревней и вывозить к самому дому на лошади, но выбора не было.

Примерно также обстояло дело и с сеном для скота Частично косили в небольших кулижках около деревни и выносили на плечах. Большая часть заготовлялась на маленьких поженках около Дворнего ручья, это чуть ниже Перекрытия. Часть сена вывозили на карбасе, а оставшееся сено отец вытаскивал зимой на чунке, так как лошадь не давали. А ведь это расстояние не маленькое, наверное, не меньше 10 км в одну сторону.

Отец уйдет затемно до рассвета, а ближе к вечеру возвращался. Мы маленькие были, не соображали как это далеко и тяжело. Выбегаем на угор, смотрим, когда он с возом сена покажется сверху по реке. Увидим, бежим на встречу. Он остановится, всех нас на воз поднимет и тащит, до угора дойдет около магазина, и не остановится нас не снимет, так и затаскивает в угор, упирается, чуть ли не носом бороздит. К самому дому нас притащит, только тогда снимет.

Все свободное от хозяйственных забот время отец посвящал строительству карбасов. Строил речные и тонские карбаса. Каждую весну спускал на воду один а иногда и два карбаса. Все мое детство сопровождалось музыкой перестукивания молотков при склепывании деталей обшивки карбаса на повети таратинского дома. А если еще на соседней повети подключался к работе дядя Степа (Степан Николаевич Таратин) который также строил карбаса, то это уже получался оркестр. Отец и нас с детских лет привлекал к этому труду, приходилось лежа под карбасом держать один молоток на нижней заклепке, когда отец другим молотком клепал верхнюю заклепку. А сколько труда уходило на подготовку доски обшивки так называемого набоя, с каждой стороны доски надо было снять по 5-7 миллиметров толщины вручную двуручным рубанком. Одному строгать этим инструментом было невозможно, и отец брал нас в напарники. Зато потом когда собирались несколько мужиков и спускакли карбас с повети, а затем тащили через среднюю дорогу, мимо магазина на угор и спускали с угора на воду чувство гордости что и ты принимал участие в рождении этого чуда закачавшегося на волнах распирало маленькую душу. А потом мужики отмечали так называемое «спусковое» Много пили, вспоминали войну. Я затаившись где ни будь в углу слушал их рассказы.

Как то мы с моей матерью занялись подсчетами, сколько карбасов построил отец за свою жизнь, сколько печей в золотицких домах переложил. Получилось около 40 карбасов и около 50 печей. Представляете флот из 40 карбасов, если их выстроить в одну линию. Причем в каждый карбас отец свою душу вкладывал, делал все скрупулезно, качественно, учитывал каждую мелочь чтобы рыбаку в этом карбасе удобно было и колья забивать и снасти выставлять и выбирать, а главное безопасно, что бы карбас не верткий был и на волне не рыскал и под веслами легко шел и под парусом. В Золотице в те годы человек 5 карбаса строили, и карбас каждого мастера отличался от другого, у каждого был свой особый почерк и каждый из них с первого взгляда из далека определял карбас чьей постройки проплыл по реке. Отец и меня научил по определенным признакам определять, чей карбас. А уж его- то карбаса я определял без сомнений. Еще лет 10-15 назад идя пешком по берегу мимо какой ни будь тони я подходил к тонскому карбасу и видел что это работа моего отца. Хотя его и не было уже в живых, но карбас напоминал о своем строителе, я прикладывал руку к борту, и казалось, ощущал живое тепло.

В конце 60-х, колхоз, перейдя на добычу тюленя с помощью вертолетов, стал получать приличную прибыль. Для дальнейшего экономического развития потребовалось значительно увеличить объемы строительных работ и строить фактически объекты промышленного назначения, такие которые до этого строить золотицким мужикам не приходилось. В первую очередь цех для обработки шкур морского зверя. Потребовались грамотные специалисты способные читать чертежи, делать расчеты, знающие технологию строительства. Выбор пал на моего отца, хотя он и не был колхозником, но ему предложили работать в колхозе по договору и за счет колхоза отправить его на учебу в годичную школу сельских мастеров — строителей в городе Льгов Курской области. Но для претендентов на учебу помимо определенных профессиональных требований был установлен возрастной ценз — не старше 40 лет и образовательный — не ниже восьми классов. А отцу на тот момент было уже 47 лет, да и образование всего 4 класса. Чем он покорил приемную комиссию для меня так и осталось неразгаданной загадкой, но факт в том что в свои 47 лет и начальным образованием он в 1968 году сел за учебники в городе Льгове. И думаю, там покорил всех своей жаждой знаний, незаурядным умом, трудолюбием и прилежностью. Через год он окончил это учебное заведение, диплом которого приравнивался к средне- техническому образованию, с отличием и вернулся в Золотицу. Я до сих пор храню некоторые из общих тетрадей с его конспектами, перечитываю, просматриваю и удивляюсь, как он смог с четырьмя классами понимать сложные формулы расчетов балки на изгиб или рассчитать глубину заложения и площадь подушки фундамента.

Я хорошо помню как в 1970 году под руководством отца строили первое кирпичное здание в Нижней Золотице здание дизельной электростанции. Я тогда почти все лето жил в прорабской будке с отцом. Весь кирпич завозился морем и вручную разгружался и перетаскивался к объекту. Техники никакой не было, маломощная простенькая растворомешалка, да маленький кран «Пионер» с вылетом стрелы 4-5 метров, чуть позже привезли и смонтировали транспортер. Когда стены подросли, выше поднимать материалы возможности не стало. Отец пошел договариваться и просить автокран, который был у военных на другой стороне реки. Воинская часть тогда базировалась здесь же около деревни, на Горке тогда ничего еще не было. Для наведения дружеских связей было выпито много спирта, и командир выделил автокран с крановщиком на месяц. Осталось, лишь переправить его через реку Примерно напротив строящейся станции подогнали и поставили понтон, соорудили сходни и по ним загнали автокран. Но почему- то не оказалось свободной финской доры и понтон сразу не перетащили. А тут начался на море отлив воды, и нос понтона стал обсыхать на берегу, создав наклон в сторону реки, а так как автокран был не закреплен и, видимо, оставлен на нейтральной передаче, и преспокойно съехал в воду. Вот было паники. Отец напридумывал каких то хитроумных приспособлений и автокран успели до прилива вытащить на берег. Затем подсушили, подремонтировали и на другой день переправили через реку. Работа пошла намного быстрее и веселее. Осенью здание было уже под крышей, но внутри было еще много работ с полами и фундаментами под дизеля.

Еще один сложный и важный для колхоза объект в Нижней Золотице цех обработки семги строила под руководством отца бригада приезжих армян. Это было, если память не изменяет, в 1974 году. Здесь была сложность в очень больших объемах бетонных работ по устройству емкостей под ледники и очень много штукатурных работ, а на вооружении опять таки одна небольшая бетономешалка. Очень много раствора приходилось готовить вручную, гасить известь в простейших гасильных ямах. Еще под руководством отца построены в Нижней Золотице двухквартирные дома, магазин.

Первым объектом, построенным под руководством отца в Верхней Золотице, было здание интерната около школы. Это было, наверное, где то 1969 — 70 г.г. Во всяком случае, я тогда еще учился в школе и мы наблюдали за строительством прямо из окон класса. На этом объекте впервые в деревне вместо печного отопления было применено отопление местной котельной. Примечательно то, что почти весь монтаж системы отопления и котлов в котельной производили своими силами. Отец в этот период перерыл массу справочной литературы, ведь монтаж котлов ответственное дело, ошибки при монтаже могут привести к трагедии при эксплуатации. Заключительным этапом строительства котельной была установка дымовой трубы. После сборки звеньев на земле ее требовалось установить вертикально на фундаментную кладку вручную, техники пригодной для этого не было. Для выполнения этой операции было задействовано более 20 человек. Часть людей работали ручными воротами, другие на оттяжках. Но толи из-за несогласованности действий большого количества участников подъема, то ли из-за какой-то ошибки в расчетах, поднятую почти вертикально трубу удержать не смогли, и она упала в сторону челпана, рассыпавшись на звенья. Те, кто работали на оттяжках, едва успели разбежаться в стороны, никто не пострадал. Отец очень переживал по этому случаю, сидел, думал, прорабатывал множество других вариантов, делал расчеты и придумал второй вариант с использованием трактора и увеличением количества оттяжек и соответственно людей на них. Со второй попытки дымовая труба была установлена и закреплена на фундаменте. Жаль только эта система отопления и котельная в которую было вложено столько труда проработала наверное лет пять -шесть и была полностью разморожена и выведена из строя по вине одного пьяного кочегара.

Следующий значимый объект, построенный под руководством отца в Верхней Золотице в 1970 — 1971 году это здание аэропорта. До этого времени аэропортом служила дощатая будка, располагавшаяся около авиаплощадки, с юго-восточной стороны кладбища Она и служила залом ожидания, в ней помещались человек 10. Сруб здания аэропорта золотицкие мужики построили за зиму, покрыли крышу, настелили полы, установили окна и двери. Но особенность золотицких колхозных строителей была в том, что одновременно они были и рыбаками и на сезон лова семги разъезжались по тоням. А сроки сдачи объекта в эксплуатацию назначались в те времена жесткие. Контроль за этим осуществляли несколько организаций, в том числе даже и госбанк осуществлявший финансирование объекта, и нарушить запланированный срок сдачи объекта не имел права никто. Сроки поджимали, а строители уехали на тони. На объекте оставались недостроенными печи и отделочные работы. Отец сам включился в достройку печей, а на отделочные работы создал временную бригаду из подростков под руководством Феодосии Прыгуновой (все мы знаем ее как бессменного завклубом) В бригаду входили Александр Иванович Леонтьев, моя сестра Галя и я. Мы красили двери, окна, полы, панели внутри здания и снаружи цоколь, фронтоны, карнизы. Вот такими общими усилиями аэропорт был сдан в эксплуатацию в срок.

Для отца этот объект имел какое то, особое значение. Много позднее в 80-90 годы , отец провожая меня из деревни по окончании отпуска в ожидании самолета около аэропорта, обходил здание по периметру и с теплотой в голосе называл глядя на ряд бревен имя мастера врубавшего это конкретное бревно и таких имен набиралось до десятка. Уму непостижимо, по каким признакам он это определял. Конечно, определенную разницу врубок и сопряжений в углах замечал и я, но как определить, рукой какого мастера она сделана, для меня это загадка. А он с легкостью называл имена мастеров, которых уже и в живых то лет 10 не было, связывая с оставленным ими следом их работы на стенах аэропорта.

Добыча белька, тюленя с использованием вертолетов приносила колхозу ощутимую прибыль. Но прибыль эта шла в основном от обработки и реализации шкур, а вот побочные продукты: мясо и сало доставляли головную боль для руководства. И если с салом вопрос был решен довольно быстро, построили салогрейню и стали вытапливать первосортный чистый жир, пользовавшийся хорошим спросом, то с мясом бельков вопрос был очень трудным. Зверосовхозы и зверофермы запрашивали для корма пушных зверей только свежее мясо, а из Золотицы в свежем виде доставить его было невозможно, по причине того, что руководство авиаотрядом, сообразуясь с правилами безопасности полетов требовало расширить авиаплощадку, и сделать еще одну параллельную существующей взлетно-посадочную полосу, для того, чтобы иметь возможность для одновременного взлета одного самолета и посадки другого и во избежание их столкновения.

С увеличением объема добычи морского зверя эта проблема становилась все острее, соленое мясо зверосовхозы брали неохотно и дешево и небольшую часть. После горячих споров на заседании правления все же пришли к решению начинать устройство второй взлетно-посадочной полосы, параллельно существующей в сторону горы. Главным препятствием для устройства этой полосы было озеро, которое требовалось полностью засыпать. Во времена моего детства это озеро носило странное название «Кикшинское» и мы ходили туда обычно рвать кувшинки. Из рыбы водились только щуки. Старики говорили, что это озеро бездонное, якобы связывали два тонских кола и опускали их, и они до дна не доставали. Если судить по этому, то глубина должна была быть более 10 метров.

Неверящих в успех этого предприятия было куда больше чем тех кто верили. Отец, с полной уверенностью в положительном результате, взялся и за это дело. Задействована была вся техника, а к тому времени в колхозе уже были и экскаватор, и бульдозер и даже скрепер. Возили песок с речных корышек, засыпали, планировали, и упорство увенчалось успехом. Озеро было полностью засыпано, кустарники и деревья выкорчеваны, на всей поверхности полосы произведена подсыпка и планировка.

И в марте месяце полетели в Золотицу грузовые самолеты АН-2. Из Архангельска везли различные груза для колхоза и рыбкоопа, а из Золотицы мясо белька. Перевозками занимались 5 самолетов, которые делали за день до трех рейсов, да еще и рейсовый самолет прилетал через день, а не как сейчас раз в неделю. На месяц — полтора Верхняя Золотица превращалась в небольшое авиа.предприятие. Самолеты шли один за другим. Один садился на основную полосу, а другой почти одновременно взлетал с другой полосы. Стоял рев и шум от авиамоторов. Шутка ли, получалось до 16 самолетовылетов в день и столько же посадок.

Сейчас о том времени, когда жизнь на авиаплощадке в весенние месяцы била ключом напоминает лишь одинокая полуразвалившаяся будка в дальнем конце аэродрома, а построенная с огромными трудозатратами и нечеловеческим напряжением запасная полоса заросла мелким кустарником, только вот «бездонное озеро» уже никогда на свое место не вернется.

В 70-е годы жизнь в деревнях била ключом. Колхоз быстрыми темпами богател. Ежегодная прибыль только от зверобойной кампании составляла 1,1 — 1,2 миллиона рублей и плюс доходы от глубьевого лова рыбы траулерами. По тем временам это огромные деньги( для примера постройка 12 квартирного дома обошлась в 120 тысяч рублей, а постройка двухквартирного дома обходилась в 16 тысяч рублей) Новое строительство и капитальные ремонты в деревнях шли в больших объемах. Отец как профессионал своего дела был очень востребован.

Последние четыре года до выхода на пенсию отец работал начальником авиаплощадки в Верхней Золотице. На пенсию отец вышел в 1981 году в шестидесятилетнем возрасте. Уволился сразу, не отработав не одного дня после пенсионного рубежа. И занялся вплотную тем, о чем мечтал всю жизнь, но жизненные обстоятельства не позволяли. Как выражался он сам «В оставшиеся годы надо потешить свое поморское начало». С ранней весны и до поздней осени он заезжал на свободные колхозные тони и занимался рыбалкой для своего удовольствия, держал рюжи на камбалу и мелкую рыбу. Несколько лет сидел на тоне Быстрица. В 90-х годах на Быстрицу сели колхозные рыбаки, и отец перебрался на другую тоню Колотиху. Отремонтировал и утеплил избу, переложил печь. К рыбацкому делу он всегда подходил творчески. Например, установка рюж была продумана так, что в случае шторма вся снасть резкими рывками веревок сдергивалась с колов и вытаскивалась на берег. Не нужно было сталкивать карбас и выезжать в штормовое море.

Отец никогда не кичился своими боевыми наградами и начал надевать их один раз в году на День Победы только лишь в 80-е годы. Будучи скромным человеком, он не хотел выделяться среди земляков и особенно среди тех, кто были тяжело ранены в первый год войны, вернулись домой инвалидами и при этом не имели не одной медали. «Не всегда количество наград соответствовало личному вкладу в победу над врагом» — говорил он. « Иногда награждение зависело от воли вышестоящих командиров и политработников и от их отношения к подчиненному. Рапорт о награждениях на своих подчиненных подавал командир роты комбату, командиру полка, а тот в свою очередь отправлял в штаб дивизии. На любом этапе, любой из этих командиров мог вычеркнуть не понравившуюся кандидатуру и внести другую, а иногда подправлял списки даже штабной писарь. Награда зачастую зависела от порядочности и честности тех, кто имел доступ к этим документам».

Отец приводил такой пример из его фронтовой биографии. В штаб батальона прислали молодую телефонистку. Его, бывшего в то время заместителем командира взвода связи, вызвали в штаб для обучения этой телефонистки работе на коммутаторе американского производства. При обучении он стоял сзади и положил молодой телефонистке руки на плечи. Этого было достаточно, чтобы комбат, вошедший в это время в штабной блиндаж и увидевший эту картину «воспылал ревностью». Анекдотичный случай – на переднем крае, во фронтовых условиях он объявил «молодому сопернику» трое суток ареста, которые тот отсидел в окопе под охраной. Как впоследствии шутил отец, он здорово отдохнул, выспался, и может быть пуля, которая ему в эти дни предназначалась, его не нашла. Было бы хорошо, если бы этим все и закончилось, но комбат до самой своей смерти в бою не простил своему подчиненному этот «проступок». Он вычеркивал фамилию отца из наградных списков. Командир роты вносил в список и подавал по заведованию, а командир батальона вычеркивал. В 70-е годы отец наводил справки в Центральном архиве в Подольске и там подтвердили, что действительно в двух случаях его фамилия была зачеркнута в наградных списках и при этом даже причина не указывалась. В третьем случае в архиве сохранился наградной лист поданный его командиром роты на награждение орденом Славы. Рукой же комбата в приказе о награждении вместо ордена Славы вписана медаль «За боевые заслуги» и даже эта медаль не нашла сержанта Точилова, так как писарь неправильно указал всего лишь одну букву в фамилии и получилось не Точилов , а Тачилов хотя все остальные данные полностью совпадали.

Он, как и большинство деревенских ветеранов войны, не имел возможности реализовать льготы, щедро декларировавшиеся государственной властью. О льготах по оплате коммунальных услуг не могло быть и речи, так как жили в собственном деревенском доме. О внеочередном медицинском обслуживании в деревне, где в иные годы даже обычного фельдшера по пол года не было, говорить было более чем странно. Бесплатный проезд на общественном транспорте, а какой общественный транспорт в деревне разве что лошадь. В город в преклонном возрасте уже старались не выезжать, лишь в самом крайнем случае и очень редко. По закону деревенским ветеранам войны полагалось бесплатное обеспечение дровами, но и этот закон местной властью не выполнялся, да и сами ветераны не любили ходить и просить. В деревне издавна было заведено, что своих престарелых родителей обеспечивали дровами их дети. Также было и в нашей семье. Но единственный раз в трудные 90-е годы не я и не мой брат не смогли осенью приехать и заготовить дрова, и отец обратился за помощью в Сельский Совет. На его просьбу последовал лаконичный ответ: «У тебя есть сыновья вот пусть они тебя и обеспечивают дровами, а у нас и других забот много». Отец обычно за словом в карман не лез и ответил так : « Когда я воевал, у меня жены и детей не было. Я даже мечтать и думать об этом боялся, потому что смерть всегда стояла рядом. Получается, тогда я за всех вас воевал, а не за своих детей». Но Сельская власть так и не обеспечила в этом году его дровами. Правда без дров на зиму родители не остались, так как в нашем хозяйстве, как и в любом крепком крестьянском хозяйстве, запас дров создавался на 2-3 года, и одну зиму без заготовки дров вполне можно было обойтись. Так что и в этом случае воспользоваться привилегией не удалось, а вот обида на местную власть надолго засела в его душу.

Отец дожил до 80 лет и умер в сентябре 2001 года. Умирал тяжело от онкологического заболевания в своем родном золотицком доме. И здесь уже мне пришлось столкнуться с полным бездушием наших чиновников из районной медицины по отношению к больному ветерану войны. На заключительной стадии заболевания, когда уже обычные обезболивающие уколы были бесполезны, нужны были препараты, содержащие наркотическое вещество. Медицинские чиновники, на мое обращение, предъявили документ, согласно которому мне на руки могли быть выданы только две ампулы, которые после использования нужно было вернуть и в обмен на пустые ампулы выдадут две следующих. Вроде бы все правильно, строгий учет нужен, так как наркоманов становится все больше. И для родственников больного не трудно каждый день сходить до аптеки и поменять ампулы. Но все это хорошо при условии, что больной находится в городе, а не в деревне с которой транспортное сообщение всего лишь один раз в неделю. Получалось, что получив две ампулы сегодня завтра можно было их отправить с попутчиком, на самолете Ан-2 из Васьково в Золотицу, но обратно пустые ампулы прислали бы на следующем рейсе через неделю, а следующие две ампулы с лекарством получили бы в деревне еще через неделю. То есть получалось всего два обезболивающих укола на две недели, тогда как их надо было колоть два раза в сутки. Все чиновники прекрасно понимали эту ситуацию, но никто даже шага не сделал навстречу, чтобы как- то попытаться разрешить ее. Полное бездушие. И кто виноват? То ли наркоманы, то ли чиновники? За всех их отец воевал и вынес тяжкие испытания на своих плечах. И даже на закате жизни судьба оказалась к нему не благосклонна, и довелось умирать в тяжких муках. Его душевная и физическая боль навсегда осталась и в моей душе незаживающей раной.

Память о нем хранят построенные им здания, которые стоят и поныне. В Нижней Золотице встречают и провожают меня крайние к морю здания цехов и дизельной электростанции. В Верхней Золотице первое, что я вижу, выйдя из самолета, это аэропорт, в которых есть частичка души моего отца. Они же меня и проводят из Золотицы.

Однажды на рыбалке встретились в избе на «Колотихе» мой отец и Михаил Иванович Таратин, разговорились и под впечатлением рассказов Михаил Иванович написал стихотворение:

ПОСВЯЩАЮ (Афанасию Ильичу Точилову).

Войну прошел и ад земной

Я как земляк горжусь тобой

И не сломался, не упал

Ты сын помора, кремнем стал

От рудников до Белканала

Тюремный лагерь, жизнь ломала

И ужас был страшней войны

За что сидим не знали мы

Хоть за войну имел награды

НКВД, глумились гады

Травили псом, прикладом били

На снег раздетым становили

Тюремну пайку не давали

Траву как скот с земли съедали

Вот так за правду мстила власть

Всех зеков кровью напилась

И наша зековская роба

Всегда имела запах гроба

И без стесненья и без страсти

Проклятья шлю кровавой власти

Забрала все, что я имел

Господь хранил, не околел

В бараках тюрем не замерз

И не сожрал немецкий пес

Топор, лопату, тачку, лом

Могилы мечены колом

Нас хоронили как собак

Кто где лежит, не знаем как

И КГБэшник нас пытал

Ломая кости нас топтал

Стреляли в нас как по мишени

Мы были лагерные тени

И выжил тот, кто сильный духом

Здоров ногами, крепок брюхом

В ком кровь поморов Золотицы

Предел не ведает границы

Терпеть способны, не стонать

Любить и Родину и мать

Коммунистические гады

Вернули мне войны награды

Пять лет войны, шесть в лагерях

Я был замучен и одрях

Но не сломали подлецы

Что в нас заложили отцы

Женился я, детей родил

И дом для них соорудил.

Я не боялся дел и грязи

Работал я монтером связи

В последни годы аэропорт

Здесь уважал меня народ.

Я честно прожил жизнь свою

Хоть был у смерти на краю

Слезами, кровью рассчитались
Не все из нас живы остались
Мы были воины России
Врагов пощады не просили
Стояли на смерть кто где мог
Голодный, раненый, промок
Смотрели смерти мы в лицо
Хоть окружали нас в кольцо
Себя гранатой подрывали
Но гадам спуску не давали
И в рукопашной смертной схватке
Враги показывали пятки
Я честно прожил жизнь свою
Хоть был у смерти на краю
С собой мученья все унес
К родным я прибыл на погост
Теперь под мраморной плитой
Кто знал меня, тот здесь постой
И Афанасья вспомяни
И всех кто выжил, в страшны дни.